весьма неоднозначно оценивается. В Ресурсном центре общественных объединений Советского района (ул. Новоморская, 12) прошло мероприятие в честь 100-летия Александра Зиновьева. Александр Зиновьев получил всемирную известность прежде всего как логик, социолог, писатель, автор созданного им жанра социологического романа. В Ресурсном центре общественных объединений Советского района (ул. Новоморская, 12) прошло мероприятие в честь 100-летия Александра Зиновьева. Ольга Зиновьева, супруга философа Александра Зиновьева: «Сегодня в этом зале звучат стихи и музыка, посвященные выдающемуся русскому явлению — Александру Зиновьеву.
П/к "45 лет изгнания Александра Зиновьева из СССР: на пути к русской трагедии"
Статьи с тегом "Александр Зиновьев", «Сибирская нерудная компания», фигурировавшая в скандале с псевдосоветником Назарова Агарковым, обанкротилась. Зиновьев Александр — последние новости: выступления и статьи на сегодня | Самые свежие выступления и статьи, новости последнего часа связанные с персоной Зиновьев Александр. Фонд «Александр Зиновьев» готовит презентацию двухтомника произведений лауреата Бунинской премии писателя Дмитрия.
Из заветов Александра Зиновьева: Мы должны переумнить Запад
Если кто-то не читал одну из последних лекций Александра Зиновьева, то ПРОЧИТАЙТЕ. Фонд «Александр Зиновьев» готовит презентацию двухтомника произведений лауреата Бунинской премии писателя Дмитрия. Выходец из бедной крестьянской семьи, участник войны, Александр Зиновьев в 1950-е и 1960-е годы был одним из символов возрождения философской мысли в СССР. Боевой путь Александра Зиновьева. Зиновьев Александр Александрович (1922-2006) — кавалерист, танкист, летчик-истребитель, великий русский мыслитель, всемирно известный. Они на это и претендуют», — на валдайском форуме Владимир Путин процитировал выдающегося российского мыслителя Александра Зиновьева. Последние новости о персоне Александр Зиновьев новости личной жизни, карьеры, биография и многое другое.
Александра Зиновьева «подвинули»
Боголюбова на Сущевке. Пригласила в качестве участника. По сценарию мне предстояло прочитать вслух два номера из «Евангелия для Ивана» — «Совет новорожденному» и «С кем, как и когда пить», следующих в этой поэме друг за другом. В том виде, как оба этих текста существуют в книге «Мой дом — моя чужбина», я исполнять их на публике не мог по вышеизложенным причинам , поэтому решил поступить по-зиновьевски, то есть, в моем случае, сделать по-своему.
Не имея морального права трогать редакторским скальпелем книжный текст, я воспользовался лазейкой, исторически предоставленной композиторам-песенникам. Коротко говоря, я сочинил мелодию, куда, соединив, вплел в измененном виде оба текста. Получившийся номер «Постулаты пьянства» пришедшая на концерт публика восприняла тепло, а на внесенные мною исправления никто, кажется, не обратил внимания.
Между тем как раз это и было важно. Для наглядности привожу здесь оба — назовем их так для простоты — варианта. Ободренный успехом, но ничем уже не ограничиваемый и ни к чему не понуждаемый, я сочинил еще несколько вокальных номеров — романсов — на стихи Пушкина, Боратынского и… вновь Александра Зиновьева.
Да, именно так: среди множества пролистанных на предмет пригодного текста авторов а среди них были, насколько помню, и Николай Языков, и мелодичнейшие наши поэты — Иннокентий Анненский, Михаил Кузмин не оказалось более и лучше всего подходящих! Далеко ходить не пришлось — непосредственно над «Советом новорожденному» я разглядел следующий текст: «Входи, родившийся, в прекрасный мир земной. Убрав первые четыре строки с невозможным «включайсь», заменив «глубокие» складки на «жестокие», более соответствующие жанру жестокого романса, и ликвидировав неудобное слуху столкновение «ш» и «ч» получилось: «Увидишь ты: назад дороги нет» , я добыл искомый текст, весьма напевный.
Впрочем, если бы дело ограничилось какими-то двумя песенками на слова Александра Зиновьева, не стоило бы, пожалуй, вовсе писать эту небольшую статью, как прежде — предисловие. Но за пять прошедших лет мой интерес к зиновьевскому наследию возрос, усилился и углубился. Вырос и я сам — не в последнюю очередь благодаря знакомству с этим богатейшим наследием.
Такой звездой — пусть и не сугубо в поэзии, зато в превосходящем ее широчайшем жизнетворчестве — является для меня Александр Зиновьев. Разумеется, надсмехаться над ним не приходило мне в голову, но укор в невнимательности, в неверном выборе угла сердца я сейчас вполне принимаю. Верный же угол к нему, как мне кажется, можно взять, только если не полениться — и пропустить всего Зиновьева через свою душу.
С юбилеем, Александр Александрович!
Тема его будущей диссертации была тесно связана с работами Карла Маркса о капитале. В 1952 году Александром Александровичем был организован Московский логический кружок, который посещали многие участники. Но с течением времени их взгляды на вопросы логики разошлись. Александр дважды пытался защитить кандидатскую, но оба раза его ждала неудача. Неизвестно, чем бы закончилась и третья попытка, если б настойчивого аспиранта не поддержал министр культуры Георгий Александров, вступившийся за Зиновьева по просьбе давнего друга Карла Кантора, которому когда-то давно помог Зиновьев.
Этот период в стране характеризовался становлением логики как науки. И Зиновьеву очень нравилось его дело. Первые его статьи отклонялись и не проходили в печать. Добиться желаемого результата получилось спустя полтора года. В период с 1960 по 1972 года активно публиковались статьи и монографические труды философа. За продуктивную работу Зиновьева удостоили степени доктора наук.
Из учителя Александр Зиновьев вырос до преподавателя. Где в 1966 году был назначен на должность заведующего кафедрой логики философского факультета. Идеология СССР, которая активно пропагандировалась в то время, не сильно интересовала учёного, поэтому он не считал нужным считаться с ней. В связи с этим его прочное положение в научной сфере пошатнулось. В результате конфликта с либерально настроенной интеллигенцией Александр вышел из редакторского состава журнала. Зиновьев не был сторонником заискивания перед Леонидом Брежневым , поэтому отношения с коллективом окончательно разладились.
Хрущевская оттепель закончилась, а вместе с ней и послабления. В жизни ученого вновь настал трудный период. В 1968 году Зиновьева сняли с должности заведующего кафедрой логики МГУ, в 1973 году, когда состоялось плановое голосование, он проиграл его и был вынужден покинуть ученый совет. В 1976 последовало еще одно исключение, теперь из рядов КПСС с формулировкой «за антипатриотичность». Ученые звания, полученные вполне заслуженно, были аннулированы. Вслед за этим последовало увольнение из Института философии, а в 1977 году Зиновьев лишился боевых наград и ученых степеней.
Родственники тоже попали под меру наказания: дети от первых браков остались без работы, старший брат, отказавшийся публично обвинить Зиновьева, был уволен из армии. Ученому приходилось выживать, и его спасением стала продажа книг, хранившихся в его домашней библиотеке а она была отнюдь не маленькой. Наряду с этим Александр Зиновьев продолжал писать труды, но они лишь усугубляли и без того нерадостное положение. В 1978 ученый был выслан из страны в составе многих диссидентов тех лет. Это наказание было одним из самых мягких, потому как записи в карточке психиатрической больницы гласили о том, что Зиновьев является психически неуравновешенным, бывшим алкоголиком, да еще и страдал манией величия. С таким жизнеописанием вполне можно было попасть на принудительное лечение в психиатрическое учреждение.
Мюнхенский университет пригласил Зиновьева для сотрудничества, и несколько лет Александр Александрович преподавал логику, а затем читал публичные лекции и писал литературные труды.
Он специально вернулся в Россию, чтобы разделить её судьбу в те непростые дни», — отметил Сергей Миронов. В ходе открытия выставки было зачитано обращение помощника Президента Российской Федерации Владимира Мединского к организаторам и гостям выставки. Основанное на глубоком анализе, образно сформулированное Зиновьевым предостережение о том, что Запад лишь делает вид, что целится в коммунизм, а на самом деле его цель — Россия, оказалось пророческим», — было сказано в обращении. Текст: Дарья Денисова.
Участники посмотрели специальное мероприятие Всероссийского библиотечного конгресса — 2022, где была представлена презентация «Собрание сочинений А. Зиновьев прошел путь от кавалериста, танкиста до летчика-штурмовика. Александр Зиновьев стал олицетворять весну отечественной философии.
Новая эпоха положила начало независимому прорыву философских поисков, создавших беспрецедентную атмосферу в общественно-просветительской жизни Советского Союза. После этого и в результате этого философская мысль в лице лучших её представителей стала развиваться творчески.
Вдова философа Зиновьева рассказала "РГ" о его жизненном пути
А если и есть у нас интригующие вас подземелья, то происходящее там столь же обыденно и серо, как наши очередные собрания. Мы отбываем номер. Везде и всегда. Положено, и все тут. Ничего за кулисами у нас нет, ибо у нас нет кулис. Мы сами все за кулисами. А зрителей мы стараемся ликвидировать, чтобы они не заметили, кто мы на самом деле. Ужас нашего бытия в грандиозных масштабах и безысходности пустяка. Но в реальности мне за всю жизнь так и не довелось наблюдать ни одного случая настоящей дружбы. То, что у нас называют дружбой, есть лишь сообщничество в каком-то деле.
Дружбу в старом смысле у нас заменяют отношения предпочтения и вынужденность общения с более или менее устойчивыми партнерами. Любыми средствами, в любой форме. Одним из следствий его явилось возникновение вопиющего несоответствия между масштабами социальных событий и масштабами олицетворяющих их личностей. Если первые колоссально увеличились, то вторые, наоборот, сократились. Произошло измельчение исторических личностей, можно сказать — пигмеизация.
Политологи на Западе только руки потирали, мол, теперь-то уж точно они все развалят. И сами немало этому способствовали. Благодаря их поддержке в стране была создана пятая колонна, которая мастерски принялась разрушать хорошо отлаженную систему. И начала с основы советской государственности — партаппарата. В партруководство устремились дилетанты. В советской же системе работали профессионалы. Им и нужно было оставаться на своих местах. Но нет. Была разгромлена и экономика. Под предлогом того, что она плановая, а потому не рентабельная. Вторая вполне нормально функционировала. Это в стране с высочайшим уровнем жизни! А теперь вспомним, что произошло в Советском Союзе. После войны к нему присоединилось сто с лишним миллионов человек! И ничего, система выдержала. Она не только не рухнула, но и прогрессировала. Какая западная страна могла такое пережить? Да никакая! Так что советская экономика работала. Достаточно вспомнить в одночасье опустевшие полки магазинов. Это нормальное явление. Предупреждал, что всякие реформы в западном духе только углубят кризис и приведут к катастрофе. Все это я говорил задолго до всех потрясений. Но то был глас вопиющего в пустыне. Кто меня тогда слушал? И сейчас не слушают. Как вы находите его нынешнее состояние? Конечно, его психика разрушена. Этот фактор, кстати, никто никогда не принимал всерьез во внимание, затевая глобальные перестройки. А ведь социальная организация — важнейшая часть любой реформы. Что такое психология народа? Это не есть сумма психологий отдельных людей. Это совсем другое явление. Разрушению подверглось психическое состояние многомиллионной массы людей. В результате чего она оказалась в полной растерянности. И в этом состоянии пребывает до сих пор. И дело даже не в реформах. Людям была навязана совершенно новая для них социальная система.
Реакция была скорой и тупо предсказуемой: исключение из партии, лишение ученых званий, запрет на профессию, за которыми последовало предложение, от которого нельзя было отказаться, — с 1978 года Зиновьев жил в Германии. Здесь он выпускал книгу за книгой, в которых продолжал разбираться со «светлым будущим», неоспоримо и навсегда овладевшим одной отдельно взятой страной. Зиновьев вернулся на родину в 1999 году — по его признанию, лишь для того, чтобы разделить горькую судьбу своей страны. Нынешнюю власть он характеризовал не менее жестко, чем почившую.
В поисках лучшей жизни семья Зиновьевых переселилась в Москву. В деревенской, и позже - столичной школе Александр выделялся большими способностями. Я не был никогда апологетом того общественного устройства, какое складывалось в России после 1917 года. Но я рос в нем, усваивал его лучшие идеалы, делал из себя человека, которого можно назвать идеальным или психологическим коммунистом. Идеальным коммунистом мы считали тогда человека, живущего и трудящегося во имя интересов коллектива и всей страны, готового жертвовать ради своего народа всем личным, довольствующегося малым, не стремившегося к собственности и карьере и т. Я и сейчас придерживаюсь этих принципов. Для меня, например, до сих пор нет ничего ненавистнее собственности, хотя и живу на Западе", - писал А. Зиновьев о себе. С 16 лет был убежденным антисталинистом, участвовал в небольшой студенческой террористической группе, целью которой было убийство Сталина. Одновременно, друзья написали на него другой донос, и Зиновьев был арестован. При переводе с Лубянки в другое место сбежал, был объявлен во всесоюзный розыск, жил по подправленным документам, и в 1940 году пошёл добровольцем в Красную Армию, таким образом сумев избежать преследований. Служил в кавалерии. Участвовал в Великой Отечественной войне с 1941 года в составе танкового полка. Однако к началу войны его полк не успел получить танки и поэтому воевал фактически как стрелковая часть. В конце 1941 года Зиновьев попал в авиационную школу, где осваивал специальность летчика-истребителя. Школу окончить не успел, так как в 1942 году был возвращен в танковые войска.
Александр Зиновьев: диссидентское движение в СССР организовал Запад
Межрегиональный центр науки и культуры «ЗИНОВЬЕВ-ЦЕНТР» – первый шаг к созданию Международного центра имени нашего великого соотечественника Александра. Ольга Зиновьева, супруга философа Александра Зиновьева: «Сегодня в этом зале звучат стихи и музыка, посвященные выдающемуся русскому явлению — Александру Зиновьеву. Удивительная биография философа и диссидента Александра Зиновьева, автора социологического романа «Зияющие высоты», который покушался на Сталина. События Новости Моя позиция По страницам СМИ Выступления Фотохроника Видеохроника.
Александр Зиновьев: «Профсоюз – это общение с интересными людьми и возможность проявить себя»
Это будет большой шаг вперёд в наших отношениях с Я Польшей, и даже в более широком ключе, - в деле нашей конвергенции с Западом". Наверняка ему возразили, сказали, что это известная немецкая провокация, но черт настаивал на своём: "Повторяю, это будет важный шаг в общем деле разрядки, в деле конвергенции... Нельзя сказать, что всё молчали об этой совершенно немыслимой измене, но их голоса тонули в механизме государственных СМИ, захваченных врагом, а потом и купленных частных. Вот такой рука Йозефа Геббельса из гроба дотянулась до нашего государства, замарав этим официальным "признанием" и извинениями на разных уровнях не только нас, но и наших потомков.
Презрение к «низшим» и ревность к чужой славе характерны для всех трёх вариантов. Для 1-го и 2-го характерно самолюбование, для 2-го и 3-го — раздражение на окружающих, на общество. Вполне наслаждаться своей манией величия могут только маньяки 1-го типа, а для остальных она — скорее средство получения передышек между окунаниями в дерьмо социальных отношений. Всякий способный человек не без амбиций балансирует на грани мании величия: если он успешен, то может дать слабину по 1-му варианту, а если не успешен, то по 2-му. О 2-м варианте. Чем враждебнее обстановка, в которой пребывает амбициозный индивид, тем больше вероятность его срыва в бред собственного превосходства. Мания величия для такого человека оказывается перебором в психической защите от недружественности и обусловленных ею неудач. То есть, мания величия — это что-то вроде психической мозоли. Если какого-то способного человека довели до мании величия, надо в разбираться в первую очередь не с этим человеком, а с его окружением: возможно, ненормально оно, а не он. Если окружение перестанет травмировать индивида в связи с его стремлением к самореализации, его мания пройдёт. Умные люди болезненно реагируют не на то, что им что-то не до- сталось, потому что досталось лучшим, чем они, или хотя бы не худшим, а на то, что вперёд вырываются заведомо более слабые, зато скучковавшиеся с другими слабыми, которых много, тогда как сильные — в меньшинстве и вдобавок слишком увлекаются креативом и т. Таким образом, существование у Александра Зиновьева мании вели- чия говорит только о повышенной уязвимости его психики а она повышенно уязвима у большинства креативных людей и о том, что он пребывал в преимущественно недружественной среде. Кстати, на появление признаков мании величия недружественная среда реагирует ещё большей недружественностью, чем только усугу- бляет манию величия у творческого страдальца. Издёрганный окружа- ющими маньяк, чтобы снимать психическое напряжение, вынужден прибегать к употреблению алкоголя… Зиновьев — интеллектуал не самого высокого уровня, но он на- верняка был выше большинства успешно писавших и публиковавшихся, не говоря уже о руководящих товарищах и основной массе трудящих- ся. Отсюда его трения, его мания, его пьянство, его антисоветс- кость, его эмиграция, его ресталинизация. Стихи я сочинял легко и на любые темы, часто — на пари. В этом отношении я подражал русскому поэту Минаеву…» «Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы я начал печататься уже в те годы и приобрел бы известность как поэт. Но я нисколько не жалею о том, что тот период чрезвычайно интенсивного творчества прошел практически впустую. Я часто бродил в одиночестве по улицам Москвы, иногда — даже ночами. При этом на меня находило состояние молча- ния, причем не обычного, а какого-то огромного, звенящего. Я ду- мал беспрерывно, даже во сне. Во сне я выдумывал всякие философс- кие теории, сочинял фантастические истории и стихи. Мои друзья не выдерживали интеллектуальной нагрузки и напряженной моральной реакции на события, которые я невольно навязывал им порою одним лишь фактом своего присутствия. Я это чувствовал, замыкался в себе и отдалялся ото всех. Во мне совмес- тился бунтарь, способный идти в своем бунтарстве до конца, и исследователь бунтарства такого рода, способный анализировать этот феномен со всей объективной беспощадностью. И то это был экзамен по географии. Я ответил вполне на «отлично», но экзаменаторы сказали, что это было бы «слишком жирно» для меня — получить все пятерки, и снизили оценку. Несмотря на это, я был первым в списке по результатам, и меня зачислили на факультет. Когда я поступил, там учился «Железный Шурик» — А. Тогда он был парторгом ЦК. Говорили, будто на выпускном экзамене ему достался билет с вопросом о его поэме «Страна Муравия», ставшей знаменитой к тому времени. А многие ли из них видят причины не- преходящих трудностей в Советском Союзе в объективных закономер- ностях самого социального строя страны?! Насколько мне известно, я был первым, кто заговорил об этом профессионально. Залетел по самое «не могу». Видать, не от нечего делать великий одиночка Зиновьев в молодо- сти тусовался с такими путальщиками, как Мамардашвили и Щедровиц- кий.
Но в действительности мы живем в мире с другим человеческим материалом, который изменился колоссальным образом. Подавляющее число изменений незримо, и заметить их очень трудно. Во всем мире сейчас нет достаточно развитой научной теории, чтобы хотя бы начать исследования этих процессов. Есть одна-единственная теория, разработанная мною это не для хвастовства , но я работал в одиночку. Сколько бы я ни работал, все-таки это работа одного человека. Кроме этой, других теорий я не знаю. Я всю жизнь работал в этом направлении и эту сторону человеческой жизни знаю лучше, чем что-либо другое. Достаточно посмотреть, как люди поступают в вуз. Может быть, мои слова будут звучать как парадокс, но в принципе в России никаких проблем нет, они надуманны. Дело не в проблемах. По-моему, сейчас студентов больше, чем было в СССР. Люди живут, что-то узнают, работают. Но образования в том системном смысле, в котором оно начало складываться в эпоху Ренессанса и последующие эпохи, уже не будет. Тогда рождалась великая культура, совершались великие открытия. Конечно, и сейчас все это есть, но на дворе другая эпоха. Фактор колоссальных изменений в мире нужно принимать как аксиому. Если вы хотите научиться понимать, нужно учиться этому с нуля. Александр и Ольга Зиновьевы - Какое, с вашей точки зрения, место занимает сейчас Россия в мире? Я только сейчас начинаю разбираться в ней с точки зрения своей методологии. Судить о ситуации в России категорично не просто нельзя — безответственно. После ликвидации советской системы произошли эпохальные перемены, ничего подобного в истории никогда не было и, я думаю, вряд ли когда-то повторится. Была разрушена не просто страна, была разрушена целая культура, целая эволюционная линия. Для человечества эта катастрофа, конечно, не пройдет безнаказанно. Для еще одного эволюционного взрыва нужны тысячелетние накопления человечества, и я не уверен, что такое возможно. Я ведь не только ученый, но еще писатель и журналист. Мною написаны десятки романов и тысячи эссе, и это выражение я употребил впервые тогда, когда еще был жив Советский Союз. И тогда, честно вам признаюсь, мне даже в голову не приходило, что он рухнет. Я также анализировал и другие явления. Но о том, что будет разрушена советская социальная система, я не думал до 1985 года. В 1985 году, когда Горбачев не поехал на могилу Маркса, а поехал на встречу с Маргарет Тетчер, я, выступая в прессе, заявил: начинается эпоха великого исторического предательства. С этой минуты дни советской системы были сочтены. Конечно, сразу это было трудно понять, но мысль о том, что конец близок, мне была понятна. Я никогда не был коммунистом, марксистом. Я всегда придерживался принципа «я — суверенное государство из одного человека». Возможно ли вообще понятие свободы в каком-либо социальном строе?
Схоластика была жёсткой системой. Занимающийся богословием всегда ходил по краю, с риском быть в любой момент обвинённым в ереси. Тем не менее, система была ориентирована позитивно: предполагалось, что схоласт ищет истину, уточняет и развивает её, а опровержение лжи является подчинённым моментом. Советский марксизм имел иную природу: он был ориентирован на разоблачение немарксизма или недостаточного, ложного марксизма — и весь целиком сводился к этому разоблачению. К собственному своему содержанию советский марксизм старался без надобности не обращаться, чтобы не провоцировать возникновение новых ересей. Всё сколько-нибудь интересное сразу записывалось в идеологически невыдержанное — просто потому, что оно интересно. В этом, наверное, можно усмотреть некое интеллектуальное подобие «народно-православного» представления о грехе: всё приятное грешно и недозволительно уже в силу того, что оно приятно. Кстати сказать, марксизм — очень интересная, хотя и стрёмная, система воззрений, уж никак не хуже какого-нибудь «ницшеанства». На Западе марксизм был и остаётся старой надёжной кувалдой для «радикальной критики». Зиновьев тогда всего этого не то чтобы не понимал — но понимать не хотел. Он переживал нормальный этап становления интеллектуала: сочинение «общей теории всего». Это такая умственная хворь типа кори, поражающая личинок интеллектуалов. Настигает она не каждого, но большинство. Потом это проходит. В зиновьевском случае стадия сочинения «теории всего» названной им «многозначной логикой» — из конспиративных соображений оказалась неожиданно продуктивной. Нет, «теорию» он не создал, зато нашёл интересные подходы к тому, что впоследствии стало его знаменитой диссертацией — «Метод восхождения от абстрактного к конкретному на материале «Капитала» К. Текст диссертации потом ходил в многочисленных копиях в качестве интеллектуального самиздата, наподобие гумилевского «Этногенеза». Впоследствии текст книги пополнил корпус сакральной литературы так называемых «методологов» — философской школы если хотите, секты , созданной соучеником Зиновьева Г. Как-никак, это был создатель единственной за всю советскую историю философской школы «методологии» , которая пережила рубеж девяностых. Правда, пережила как тот попугай из еврейского анекдота про репатриацию — то есть «тушкой». Зато эта тушка и сейчас неплохо смотрится. Знакомство Зиновьева с Щедровицким началось со скандала. Щедровицкий покритиковал на комсобрании недостаточную подготовку студентов по Гегелю, на изучение которого, дескать, отводилось две недели, так что приходилось готовиться по учебнику. И, прочитав Георгия Федоровича, мы потом весело и вольно рассказываем о Георге Вильгельмовиче». Начальству шутка не понравилась, и Щедровицкого решили ущучить. Не по административной линии — не за что было. Но как-нибудь. Тут вспомнили о силе печатного слова: на факультете издавалась своя газетка с макабрическим названием «За ленинский стиль». Сейчас на такое название может, наверное, посягнуть только какой-нибудь бесконечно отвязное андеграундное издание, но тогда это было в порядке вещей. В газете имелся штатный карикатурист. Нетрудно догадаться, что это был Зиновьев. Опять же нужно учесть контекст эпохи. В те суровые времена «общественная нагрузка» на студента была, во-первых, значительной — то есть забирала время и силы — и, во-вторых, реальной. Те же послевоенные институтские ДНД добровольные народные дружины были вполне реальной силой, предназначенной, чтобы гонять расплодившуюся послевоенную гопоту с ножичками. Но даже поездки «на картошку» были выматывающим и грязным занятием. Зиновьев, откровенно говоря, пристроился по фронтовой привычке «поближе к кухне»: рисовать — не мешки ворочать. Ничего низкого и неблагородного в этом, кстати, нет. Люди, имеющие навык выживания а Зиновьев всю жизнь именно что выживал , отлично знают цену любому «облегчению жизни». Что не следует путать с тягой к жиркованию и харчбе, с причмокивающим обгладыванием костей ближних. Такие в советские времена росли по комсомольской линии — с заходом на «освобождёнку». Зиновьев же честно продавал свои умения в обмен на то, чтобы на нём не возили воду и не заставляли заниматься унылой дурью. Так или иначе, Саше Зиновьеву поручили нарисовать карикатуру на Щедровицкого. Как обычно, начальнички переврали ситуацию с точностью до наоборот: приписали тому нежелание читать Гегеля, а знакомиться с ним по Александрову. Зиновьев карикатуру нарисовал Щедровицкий, отталкивающий тома Гегеля и хватающийся за Александрова , не пощадив при этом характерной внешности Г. Щедровицкий случайно зашёл в редакционное помещение, увидел на зиновьевском столе карикатуру, страшно разозлился — поскольку говорил-то он прямо противоположное — и устроил дикий скандал. Зиновьев пошёл на факультетское партбюро выяснять, как оно там было на самом деле. Секретарем партбюро был тогда Евгений Казимирович Войшвилло, тоже фронтовик, впоследствии культовая фигура я его ещё застал. Войшвилло заявил, что подтасовок не потерпит, карикатуру печатать не стали. А Зиновьев с Щедровицким сошлись. Впоследствии Зиновьев вспоминал о Щедровицком мало и неохотно, в терминах «был моим учеником, потом отошёл» с брезгливой интонацией — «предал по-мелкому». Щедровицкий, напротив, о Зиновьеве говорил и писал много, а зиновьевский диссер по «Капиталу» ввёл в канон своей школы. Позиция Щедровицкого выглядит в этой ситуации более сильной: зиновьевское «фи», которым он, впрочем, вообще бросался довольно часто, выглядит неконструктивным. Возникает вполне понятный соблазн рассудить дело так, что Щедровицкий «развивался», «ушёл от старых взглядов», а Зиновьев остался при своих. Сам Г. На самом же деле ситуация была иной. Эволюция взглядов имела место у обоих. Но двигались они в противоположных направлениях. Их встреча на факультете была встречей поездов, движущихся по параллельным путям в разные стороны. На момент встречи Зиновьеву стукнул тридцатник, Щедровицкому было едва за двадцать. Зиновьев прошёл войну, и ходил не в отцовской шинели, а в своей собственной гимнастёрке. Щедровицкий ходил по факультету «восторженным пастернаком», переживающим свою открывшуюся интеллектуальную потенцию как своего рода пубертат и накидывающийся на книжки как на девушек. Ум Зиновьева родился из нужды, из бытовой сметки — и ею же был прибит и покалечен при рождении. Наконец, Зиновьев был по сути своей материалистом, а Щедровицкий — наоборот. Тут придётся пояснить кое-какие моменты. Тем не менее, разделение на «материалистов» и «идеалистов» в философии действительно наблюдается — впервые описал его ещё Платон, насмешливо упоминая тех, кто «хватается за дубы и камни, подобно титанам». На самом деле, конечно, всё сложнее. Если уж на то пошло, то материалистом можно назвать человека, который склонен объяснять свойства вещей свойствами субстрата. Идеалист, наоборот, склонен объяснять свойства вещей внешними причинами. Например, если материалист и идеалист увидят камень странной кубической формы, то материалист предположит, что это, скорее всего, кристалл, а идеалист — что это, скорее всего, кирпич. Тютчев говорит о том же самом в своём известном стихотворении о камне, который то ли упал сам собой, то ли был «низвергнут мыслящей рукой». Самое интересное, что правым может оказаться и тот, и другой, в зависимости от обстоятельств, и разумные материалисты, и идеалисты это понимают. Тем не менее, склонность сначала искать причины внутри вещи, а потом уж вовне — или наоборот — действительно существует, «и приходится с ней считаться». Ещё одно: материализм и идеализм могут быть избирательными. Например, некий мыслитель может быть естественнонаучным материалистом, антропологическим идеалистом и историческим опять же материалистом. То есть считать, что природа развивается по своим собственным законам, но человек — единственное исключение из природных правил, чьи свойства не заданы его телом и инстинктами, зато история — это не «человеческий», а «природный» процесс, вроде геологических, который снова низводит людей до уровня камней или деревьев. А может и наоборот — считать, что Вселенная сотворена Богом, человек — всего лишь животное, индивидуальный разум — всего лишь переразвившийся инстинкт, зато история — единственная стихия, в которой это животное причащается сверхприродой воле Всевышнего… Или ещё как-то: комбинаций идеализма и материализма в уме отдельно взятого философа возможно очень много. Что касается Зиновьева, то он, в общем, придерживался той позиции, которую я привёл в пример. Он считал физический мир и социум двумя тупыми и слепыми машинами, управляемыми простыми и жестокими законами. Отдельный человек — это точка, в которой мерцает что-то вроде «духа»: он может — в известных пределах — менять законы природы и бунтовать против законов социума. Разумеется, и то и другое возможно делать, только используя всё те же законы. Из этого, кстати, следует, что Зиновьев должен был озаботиться созданием научной теории индивидуального бунта — то есть собиранием, классификацией и теоретическим обоснованием приёмов, позволяющих отдельной личности выйти за пределы законов голой социальности. Начал он примерно там, где впоследствии закончил Солженицын «жить, типа, не по лжи» , но пошёл значительно дальше. Он сам назвал это «искусство жить» «зиновьйогой», кое-что конкретное описал в книгах «Евангелие для Ивана» и «Жёлтый дом». Состояло оно в систематическом саботаже социальности при одновременном сознательном использовании её же законов в целях выживания и кое-какого обустройства. Надо сказать, лично ему это удалось. Лауреат престижных международных премий, член действительный и гонорис кауза множества российских и иностранных академий, небедный человек — Зиновьев не производил впечатления неудачника. Но позицию «винера», царя горы и победителя тараканьих бегов за успехом он не принимал никогда, равно как и позиции «бунтаря-диссидента» или жителя башни из слоновой кости, парящего над схваткой. Повторимся: он считал свою деятельность в конечном итоге полезной для того самого социума, который он отвергал. Это была, скажем так, позиция бойца, действующего «по обстановке» и своё понимание последней оценивающего куда выше любых приказов — особенно если есть подозрения в бездарности или продажности командования. Позиция эта, разумеется, опасная — поскольку отрыв от социума чаще всего означает включение в другой социум, иногда невидимый тому, кто к нему присоединяется, так сказать, спиной вперёд. Человек, воображающий себя волком-одиночкой, оказывается прикормленным и манипулируемым «полезным идиотом», действующим в интересах какой-нибудь коллективности, как правило, мерзкой. Именно это, к примеру, произошло с большинством советских диссидентов. Зиновьева, кстати, попользовали тоже. Осознал он это поздно — но хоть осознал. В конце жизни Александр Зиновьев всё-таки пришёл к удовлетворительному решению дихотомии «быть вне общества — действовать в интересах общества». Формула оказалась простой: можно быть вне социума, но вместе со своим народом: отвергая социальное единство, пребывать в единстве национальном. Например, в своих интервью он объяснял причину своего возращения в Россию так: «Мой народ оказался в грандиозной беде, и я хочу разделить его судьбу. С этой целью я и вернулся. Что я могу здесь сделать для моего народа? Я десятки лет работал как исследователь и социальных процессов, и исследователь самого это фактора понимания, о котором я говорю, я много сделал. Я хочу передать это моему народу, по крайней мере, тем, кто хочет это получить от меня и как-то использовать. Вот мое место. Я, конечно, чувствую себя в этом отношении одиноким, но я отдаю отчет в том, что это вполне естественно. С кого-то, все начинается все-таки с кого-то, с единицы. Пусть я буду этой исходной единицей». При всей кажущейся эмоциональности, это безупречно логичное рассуждение. В самом деле, современный россиянский «социум» — это тоже своего рода единство, но единство антинациональное, то самое, которое Пелевин ехидно описывал как «заговор против России, в котором участвует всё взрослое население России» добавим, участвует недобровольно и в большинстве случаев не сознательно, но участвует. Зиновьев в России был «со своим народом», но вне «российского общества» — настолько вне, что какой-нибудь бомж выглядел на его фоне куда более вписанным в коллективное тело эрефского «общества», полагающего бомжа своей необходимой частью. Во-первых, он начинал с марксизма, причём с марксизма в высшей степени талмудического. Школьником он переписал — пёрышком, от корки до корки — «Капитал» тем самым бессознательно исполнив мицву: переписать собственными руками Тору. Он долгое время пребывал в убеждении, что ничего более мощного, чем марксизм, человеческий гений не создавал». Впоследствии он сделал исключение для своего собственного учения. Для Щедровицкого сознание отдельного человека было не точкой свободы, а областью проектирования, строительства, при упрощении позиции — манипулирования. Механизмы индивидуального мышления, по Щедровицкому, являются чем-то простраиваемым, причём в ходе коллективной, по сути, практики. Что касается отношения к социальности, то Г. Решение не оригинальное, но эффективное, к тому же Щедровицкий реализовал его с блеском. На этом принципиальной решении — строить свой мир, а потом с его помощью менять мир окружающий — основаны странноватые «духовные практики» Московского методологического кружка: например, «организационно-деятельностные игры», направленные на метанойю, «перемену ума» участников согласно легенде, игры, на которых ни один из участников не тронулся умом «до клиники», считались неудачными. Впоследствии, уже после смерти Г. Они же впоследствии занялись — понятное дело, не самодеятельно, а под заказ — крупномасштабными социальными экспериментами в некоторых российских регионах. Но это всё было потом. Возвратимся на прежнее и поищем точки сходства. В ту пору и Щедровицкий, и Зиновьев сошлись в трёх важнейших вопросах: практически — о неприемлемости текущей реальности «как она есть» то есть в «антисталинизме», понимаемом очень широко , идеологически — об исторической обусловленности всех форм мышления то есть в том или ином понимании материализма , и исторически — о российском социализме. Сам Щедровицкий описывал консенсус по последнему вопросу так: «Мы оба считали, что социализм, сложившийся в России, носит, по сути дела, национально-русский характер, как ничто более соответствует культурным традициям и духу русского народа и, короче говоря, есть то самое, что ему нужно при его уровне самоорганизации, уровне культурного развития и т. И мы оба знали, что миллионы людей находятся в условиях подневольного труда или просто в концлагерях. И все это очень органично замыкалось общим пониманием принципа диктатуры, ее социально-организационных структур». Трудно сказать, разделял ли тогда Зиновьев эту типичную, то есть интеллигентскую и русофобскую, точку зрения. Во всяком случае, Георгий Щедровицкий понимал его так. Что не мешало ему и тогда, и в дальнейшем быть в некоторых отношениях очень советским человеком. Это, в частности, продемонстрировала жизненная траектория Г. Это было связано с разницей в исходных позициях. Щедровицкий вышел из среды творцов и главных выгодополучателей советской революции, а Зиновьев, как русский, принадлежал к её жертвам. Сам Щедровицкий прекрасно осознавал эту разницу в генезисе, разницу определяющую и абсолютную: «Для Давыдова, Ильенкова, Зиновьева, Мамардашвили и для многих других… определяющей действительностью, куда они помещали себя и где они существовали, была историческая действительность. У меня же это представление о себе было изначальным в силу положения семьи. Я по происхождению принадлежал к тем, кто делал историю». И ещё одно. Для Зиновьева время «создания теории всего» довольно быстро прошло. Для Щедровицкого оно продолжалось всю жизнь. Если коротко, то он понимал «методологию» как «мета-до-логию». Sapienti sat. Но, так или иначе, два неглупых человека нашли друг друга. В дальнейшем к ним присоединился Борис Грушин впоследствии сделавший крепкую советскую карьеру, выездной, один из организаторов ВЦИОМа, апологет «первоначального накопления», в 1993 году добравшийся аж до Президентского совета, зато потом ставший «убеждённым антиельцинистом» , а также Мераб Мамардашвили писать о котором я, пожалуй, побрезгую. С этих четырёх фамилий начался Московский логический кружок. Несмотря на дворовое происхождение — ну, собрались несколько молодых студентиков-аспирантиков и что-то там промеж собой непонятное крутят — кружок стал событием. У него даже появились конкуренты: «гносеологический кружок» Эвальда Ильенкова. О котором я тоже ничего говорить не буду — не от омерзения, а из жалости. Это был незаурядный человек, в силу своей природы не имевший иммунитета против духа времени. Самым известным его достижением стала статья «Идеальное» в Философской энциклопедии. Что касается Александра Зиновьева, то он удовлетворяться лаврами автора статьи в энциклопедии явно не собирался. Демобилизовался он с чемоданом рукописей, более или менее законченных. Одну из них — «Повесть о предателе» — он показал Константину Симонову и ещё одному товарищу. Симонову рукопись понравилась, и ему стало жаль автора — он понимал, что за это сажают. Поэтому он спросил Зиновьева, давал ли он ещё кому-нибудь рукопись. Тот назвал имя второго. Симонов скомандовал: «Беги и забери». Зиновьев послушался, утащил рукопись прямо со стола и уничтожил. К утру к нему пришли с обыском. Это надолго — но не навсегда — отбило ему вкус к изящной словесности. С тех пор он писал только философские труды. Ранним стартом это назвать никак нельзя. Но мы, как обычно, никак не выдерживаем хронологию — то поминаем диссертацию, то логический кружок, то поздние работы. Пора бы и честь знать. Так вот. В 1951 году Александр Зиновьев получил диплом с отличием и остался работать на кафедре в аспирантуре. К тому моменту знакомство с Щедровицким переросло в совместную деятельность, Московский логический кружок уже вовсю работал, привлекая неокрепшие умы. Под осторожным покровительством всё того же Войшвилло Зиновьев и компания обсуждали разные интересности. На скучной, как засохшая муха, кафедре логики началась какая-то жизнь. Для студентов того времени Зиновьев — один из кумиров, «борец с догматизмом» как тогда аккуратно называли легальных диссидентов. В 1954 он защищает уже упомянутую кандидатскую по диалектической логике, в 1955 — становится сотрудником Института философии Академии наук СССР, где работает год. После он начинает готовиться к докторской, которую и защитил в шестидесятом. Наступает время социального триумфа отщепенца. С момента защиты докторской диссертации он пишет и публикует серию книг, которые делают ему имя. Последней — или первой по счёту, если брать известность в широких кругах — стали «Зияющие высоты». Прежде чем приступить к анализу «литературной» кавычки тут уместны части творчества Зиновьева, имеет смысл ещё потоптаться на чисто философских его трудах. Достаточно привести список названий — «Философские проблемы многозначной логики» 1960 , «Логика высказываний и теория вывода» 1962 , «Основы научной теории научных знаний» 1967 , «Комплексная логика» 1970 , «Логика науки» 1972 , «Логическая физика» 1972 , «Нетрадиционная теория кванторов» 1973 , «Логика классов множеств » 1973 , «Очерк эмпирической геометрии» 1975 — чтобы понять: Зиновьев был, что называется, «интересным автором». Разумеется, «интересным» с советской точки зрения, когда просвещённая публика охотилась за томами «Истории античной эстетики» Лосева и взахлёб читала «умственные» статьи в «Литературной газете» где изредка дозволялось что-нибудь «этакое»: я, например, узнал о существовании Мартина Хайдеггера именно из статейки в ЛГ. Но всё ж по тем временам это было «ново и смело». Конечно же, Зиновьев был тщеславен. Он брал «горячие» темы и писал о вещах, которые, по его мнению, должны были задеть струны души. Это, в частности, привело его к ряду опрометчивых и даже конфузных шагов: например, к доказательству недоказуемости Великой теоремы Ферма. На самом деле, насколько я понял, Зиновьев построил вариант логической системы, в рамках которой утверждение, похожее на Великую теорему, и в самом деле недоказуемо. Это своё решение он упрямо публиковал, начиная с 1975 года, несколько раз, в том числе в иностранных изданиях. Интереса это не вызвало: ферматистов в мире хватает… Того же времени были и его разработки в области «логической физики» — давешняя статья о решении парадокса Зенона была как раз из этой серии. Итак, Зиновьев был «в успехе». Карьера шла вперёд: доктор наук, завкафедрой, старший научный сотрудник, наконец — профессор. В таком положении можно было позволять себе многое, в том числе легальную фронду, благо время подошло впоследствии Зиновьев назовёт это «временем кукишей», имея в виду интеллигентские фиги в кармане, которыми тогда обзавелись «все приличные люди». Вокруг профессора вьётся рой студентов и аспирантов, ловящих каждое его слово. Наконец, Зиновьев женится — на юной стенографистке Ольге Мироновне Сорокиной. К тому времени за плечами у профессора уже был один неудачный брак, но тут всё склалось. Тогда же он, наконец, получает отдельную квартиру, через какое-то время площадь расширяется за счёт квартиры умершего отца Ольги. Наконец, осуществляется мечта всей жизни — собственный кабинет, который тут же становится местом паломничества студентов, учеников и знакомых. Спустя годы Зиновьев заметит по этому поводу: «улучшение жилищных условий сыграло огромную роль в нарастании оппозиционных и бунтарских настроений в стране». IX ЧАСТЬ Теперь, наконец, можно приступить к главному — то есть к зиновьевским сочинениям литературного свойства «романами» это называть было бы неправильно. Первым и самым известным сочинением профессора логики стали «Зияющие высоты». Название Зиновьев придумал ещё в сорок пятом — когда ему в очередной раз зачесалось написать какую-нибудь гадость про «советских». При Сталине, разумеется, это было чистой воды самоубийством. При Хрущёве же, напротив, открылись перспективы, «задышало» — так что с пощёчиной общественному вкусу были все резоны повременить. При Брежневе всё застопорилось как вообще всё застопорилось при Брежневе. Злость копилась, мысли приходили в систему. Одним из побудительных мотивов к сочинительству послужила пресловутая «Пражская весна». Это, если кто не помнит, была такая тогдашняя «бархатная революция»: измена сверху, полезные идиоты в середине, дураки снизу. Как там обстояло с человеческим лицом у чехов, сейчас более-менее понятно — точно так же, как потом в Польше, далее везде. То есть местные элитки хотели бежать на Запад вместе со страной, рассчитывая получить за это много вкусных пряников. Желание нормальное: кто ж вкусные пряники не любит, а тут была маза заполучить их целый мешок. Метод тоже был избран правильный: реформирование социализма вплоть до полной его ликвидации. Надежда была на то, что Совок — грозный, но неповоротливый — не посмеет вмешиваться в социалистический эксперимент, а потом будет уже поздно. Совок, как известно, посмел-таки вмешаться. Это вызвало бурю негодования по всему миру 1 , не исключая Союза. Нет, даже так: в Союзе негодование было исключительно сильным. Пожалуй, именно чехословацкие события дали толчок массовой интеллигентской фронде. Сейчас, вспоминая историю советского инакомыслия, трудно вызывать в себе какие-либо чувства, помимо усталого отвращения. Нам, бомжующим на помойке истории, в позорной «эрефии», теперь приходится делать специальное усилие, чтобы напомнить себе — советские порядки и в самом деле были в выcшей степени кривыми, косыми и во всех отношениях некузявыми. И тогдашние «альтернативно мыслящие» имели весомые основания для недовольства и протеста. То что этот протест был озвучен в основном дураками и подонками, а попользован жуковатыми хитрованами, сдавшими страну не за понюх табаку, дела не меняет. Впрочем, как не отменяет подонства и дури интеллигенции. Интересно, что Зиновьев понимал это уже тогда. В своей автобиографии, написанной ещё «до всего», он констатировал следующее: «С моральной точки зрения советская интеллигенция есть наиболее циничная и подлая часть населения. Она лучше образована. Ее менталитет исключительно гибок, изворотлив, приспособителен. Она умеет скрывать свою натуру, представлять свое поведение в наилучшем свете и находить оправдания. Власти хоть в какой-то мере вынуждены думать об интересах страны. Интеллигенция думает только о себе». И закончил: «Она не есть жертва режима. Она носитель режима». Слово «носитель» здесь употребляется в том же смысле, в котором говорят об инфекциях: есть «заразы», носители которых сами не слишком от них страдают — зато хорошо их разносят. Интеллигент разносит соввласть, инфицирует ею общество. Тут стоит вспомнить, что именно интеллигенты эту заразу в России и принесли откуда — вопрос другой, хотя «и так ясно», в чьих лабораториях делались эти штаммы.
Александр Александрович Зиновьев
В аттестационный комитет, по задумке женщины, должны войти глава СК Александр Бастрыкин, министр науки Валерий Фальков и депутаты Госдумы. Поводом для проверки Зиновьева называет издание во время военной операции на Украине «русофобских книг за рубежом и в России», а также «деятельность по дискредитации Вооруженных сил РФ». Врио директора института Абдусалам Гусейнов в комментарии «Подъему» шутливо назвал предложение Зиновьевой «очень хорошим». Ну или во всяком случае всех философов», — сказал он. Ольга Зиновьева — вдова философа Александра Зиновьева и президентка его Биографического института.
Родился в селе Краски Юрьев-Польского района Владимирской области. В 1941 году закончил педагогическое училище. С началом Великой Отечественной войны, прибавив себе месяц, ушел добровольцем на фронт. Был связистом корпусной телефонной станции. Прошел фронтовыми дорогами от Ржева до Германии.
Когда его вызвал ректор университета с требованием уволить этих сотрудников, профессор Зиновьев был непреклонен. Он отказался их увольнять, сказав, что Гастев и Финн хорошо работают у него на кафедре, что претензий к ним нет. На самом деле претензии были — Гастев и Финн охотно «гоняли слонов», но это не повод увольнять людей, тем более что руководство МГУ хотело избавиться от них именно из-за их демарша — подписи под протестом против ввода советских войск для подавления чешских событий… Как вы видите, Зиновьев был предельно независимым человеком — таким он всю жизнь и прожил, никогда ни перед кем не склоняясь, не идя на поводу у установок, всегда отстаивая свою позицию и, как неизбежное следствие, пребывая в сильном одиночестве. Но Зиновьеву стало тесно в этой узколобой, завистливой, серой среде, которая ревниво и довольно успешно ему сопротивлялась. В результате стали сокращать его уникальные курсы по логике, стали чинить препятствия его студентам и аспирантам, желавшим опубликовать статьи в «Вопросах философии», — Зиновьев не мог относиться к этому спокойно и накидывался на недругов, как рычащий лев! Так и создалась атмосфера, в которой он не мог не начать писать «Зияющие высоты». Какой след в вашей жизни оставила вынужденная эмиграция, длившаяся больше двадцати лет — с 1978 по 1999 год? В Вену ведь поедете, в Мюнхен — не на Колыму! Выбор нам предоставили такой: либо мы добровольно летим в Германию, либо нас — так же добровольно — отправляют в разные лагеря, разбросанные на просторах нашей родины. Кроме того, нас обещали лишить родительских прав, а ребенка грозились запихнуть в какой-нибудь самый страшный детский дом. На сборы нам дали пять дней. В Германию мы летели со смешанными чувствами. Решение о том, что Александр Александрович приглашен на должность профессора в Мюнхенский университет, было принято, когда мы находились в самолете. Ректором университета в Мюнхене был тогда Николаус Лобковиц, написавший свою первую студенческую работу по книгам Зиновьева. Этот факт был приятен. Неприятным было только то, как нас выпроводили, лишив Александра Александровича всех степеней, всех званий, военных наград. С Зиновьевым расправились так, как ни с кем из диссидентов сам он диссидентом не был : например, Солженицына не лишили воинских званий, орденов. Виной всему, что Зиновьев находился в центре тогдашнего идеологического дракона — в Институте философии… Мюнхен был городом Старой и Новой пинакотеки, музеев, оперы тогда было только две оперные сцены — теперь их четыре … Мюнхен — это город, о котором можно было только мечтать. Каждый немец, которого мы встречали в наших многочисленных поездках по всему миру, после одного только упоминания о Мюнхене восторженно и мечтательно вздыхал. Нас ждали работа, издатели, огромное внимание со стороны прессы, бесчисленное количество приглашений на пресс-конференции, съезды, встречи с политическим бомондом и ведущими деятелями науки и искусства. И всё же там нужно было жить — вгрызаться в новую жизнь. Где-то на десятом году нашей жизни в Германии, возвращаясь из очередной поездки, я внезапно произнесла: «Наконец-то мы летим домой! В недавней своей статье «Париж, Анкара, Ницца, Мюнхен… — далее везде? Оказавшись на чужбине, я поняла, что моя главная задача — укорениться в западной жизни. Я знала, что назад нас никто не позовет, ибо выставили нас со свистом — со страшным свистом! Александр Александрович всё время творил, ведь он писатель, мыслитель, ученый… Мне же необходимо было заниматься всем остальным: печатать и редактировать его произведения, контактировать с издателями, переводчиками и журналистами, общаться с банками, продавать и покупать дом и квартиры, отводить дочь Полину в школу и участвовать в собраниях родительского комитета, устраивать выставки картин мужа и презентации… А потом издатели и медийное пространство стали бояться Зиновьева, который не делал секрета из своей критической позиции. Он был беспристрастным исследователем, ему было всё равно, какой феноменологией заниматься — советской или западной. О западном мире он стал высказываться нелицеприятно — не оставляя никаких иллюзий. В результате нам сократили заказы, некоторые книги срывались в последний момент, как, например, «Катастройка» издательство «Ульштайн» , которую в преддверии визита в ФРГ Горбачева изъяли из продажи. Нам, правда, выплатили тройной гонорар — лишь бы эта книга не попалась на глаза главному прорабу перестройки в СССР. Но в целом наше положение пошатнулось, и я пошла на работу: преподавала, вела свои курсы… Позже я оказалась в мюнхенском отделении радио «Свобода». Звали меня туда и раньше, но поначалу я категорически отказывалась — из этических соображений. Но в конце концов там создали маленькую группу специально для меня, и я не смогла устоять.
Пусть уедет, куда он хочет. Он же гораздо старше вас. Мы вас поддержим, дочку в хороший детский сад устроим». Бросайте вы его. Он же старик». Я посмотрела на него и говорю: «Да это вы старик». Вас никто не примет! Институт потряс меня своими высокими потолками, красными дорожками и очень важными людьми. Я сидела в своем кабинете. Вдруг дверь буквально вырывается из петель и врывается Александр Александрович — лазерный поток энергии, света, невероятной красоты. Произошло короткое замыкание. Он это понял, и я поняла. Попросил меня помочь с переводами к его работе. Я подумала, что к дипломной. Он непостижимо молодо выглядел. Уже потом мне объяснили, кто это такой. А я и понятия не имела, что передо мной фронтовик, доктор наук, заведующий кафедрой. Ну, такой юный, свежий, спортивный. Но однажды один случай смешной рассказал в компании. Во время войны к ним в эскадрилью прислали товарища из тыла, чтобы тот совершил один безопасный полет в сторону линии фронта и на этом основании получил орден. Ответственное задание поручили Сан Санычу. Зиновьев знал, откуда прилетела эта тыловая крыса и так укатал его на своем самолете, что тот обделал всю кабину пилота. И когда они приземлились, лейтенант Зиновьев приказывает этому майору: «А теперь самолет мыть! Майор самолет почистил, но лейтенанта Зиновьева потом на губу отправили. Мы общались с огромным количеством людей. Было ощущение легкости, насыщения пространства интеллектом. Ходили на лекции по литературе, физике, микробиологии, йоге в Политехнический музей, в Коммунистическую аудиторию МГУ на Моховой. На Андрея Вознесенского ходили. Были бесконечные посиделки и уже - слава богу - не только на кухне, говорили все и сразу, обо всем. Разверзлись какие-то ворота умолчания, и люди постоянно говорили, говорили обо всем. Это была какая-то говорящая цивилизация, которая до этого долго молчала. Мы жили киношной жизнью, ходя на закрытые просмотры в Дом журналистов, Дом архитекторов, «Иллюзион». Летали в Киев на концерт Герберта Караяна, потому что в Москве невозможно было достать на него билеты. Раз в неделю ходили в гости к Юрию Любимову. По крайней мере через день бывали в мастерской у Эрнста Неизвестного. С Эрнстом вообще дружили взахлеб в своё время он посещал лекции на философском факультете МГУ и быстро подружился с фронтовиком, лётчиком штурмовой авиации Александром Зиновьевым. Дело в том, что вся послевоенная когорта фронтовиков, которые увидели жизнь другой, другие страны, представления, народы и ценности и вернулись домой, уже критически настроенными, но с громадным желанием двигаться, работать, восстанавливать страну. Делать все возможное, чтобы избавиться от балласта свинцовой тяжести идеологии, которая ощущалась везде. Мастерская Эрнста была проходным двором для всех служб, какие только существовали. И вот когда начались наши проблемы, мы поняли, откуда они произошли. Часть рукописи «Зияющих высот», которую Зиновьев показал Неизвестному, оказалась в Англии, у Жореса Медведева, который прислал нам обычную открытку по почте: «Отличный роман, читаю с удовольствием и так далее». Вот тогда нас и начали выталкивать. Нам регулярно, как сейчас рекламу, опускали в почтовый ящик приглашение из Израиля. Чтобы дезавуировать русского человека, нужно было доказать, что русский писатель-то он все-таки еврей. Нам методично с разных сторон намекали — главное уехать. Но Зиновьев, пронзительно русский человек, не хотел уезжать с Родины. Когда его выдвигали в Академию наук, он с гордостью писал в анкете — «русский». Знаете, что ему сказали на высокой комиссии? Зиновьев понимает о чем идет речь. Молча снимает пиджак, расстегивает ремень, верхнюю пуговицу брюк. До изумленного ученого совета доходит, что сейчас неминуемо произойдет, и они испуганно просят остановиться. Таким абсолютно свободным Александр Зиновьев был всегда. Дверь на ключ мы не закрывали, чтобы не бегать открывать. Владимир Войнович привел к нам удивительно светлого человека - Венечку Ерофеева. Венечка пришел ошеломленный «Зияющими высотами», сидел на кухне и буквально в упор рассматривал Александра.
Александра Зиновьева «подвинули»
известного писателя, философа, социолога и публициста Александра Зиновьева, впервые открылось в школе номер 2101 на западе Москвы, передает корреспондент РИА Новости. Сегодня работает Биографический институт Александра Зиновьева. Фотографии из репортажа РИА Новости 04.08.2023: П/к "45 лет изгнания Александра Зиновьева из СССР. Александр Зиновьев, столетие которого Россия и мир отмечают 29 октября, останется в истории одной из самых оригинальных и в то же время самых противоречивых, трагических.
Ольга Зиновьева: «Спасая мужа, я сильно покалечила агента КГБ»
В Международном мультимедийном пресс-центре «Россия сегодня» состоялось заседание Зиновьевского клуба на тему: «Центр русской мысли имени Александра Зиновьева. Прибытие в Мюнхен Александра Зиновьева с семьей после изгнания из Советского Союза — 1978 год. За несколько дней до своей смерти философ, социолог и писатель Александр Зиновьев дал интервью радиостанции «Говорит Москва». Ольга Зиновьева — вдова философа Александра Зиновьева и президентка его Биографического института. Так обстоит дело с Александром Зиновьевым (1922–2006) – грандиозным русским философом, социологом, писателем, орденоносцем Великой Отечественной войны.